Чтение Судного дня

11 марта 2001 года
Мне кажется, ненадежно опираться на значения отдельных слов в Писании, разбирая их с нашей психологической палитрой. В английской Библии во втором стихе написано: "<…> go to Nineveh, that great city, and cry out against it..." В русском варианте: "Встань, иди в Ниневию, в город великий и проповедуй в нем...". В 14 гл. написано: " Therefore they cried out to the Lord...", а в русском: "Тогда воззвали они к Господу..." И "проповедуй" и "взывали" — одно: "cry out". А ведь в русском эти слова имеют различные векторы, если применить к ним точные критерии, да и вообще не одно и то же. И т.д. Хотя и "cry out against" и “cried out to" не тождественны, но в таких микроразницах трудно (хотя и можно) найти впечатляющее значение.
Мифология Ионы ясная, общая для многих — три дня в темноте — в пещере, в ките. Кстати, английская Библия употребляет слово Fish, не Whale. Это прямо по Проппу. В общем, древнейшая структура. Проблема в том, насколько Иона допускает свободу творчества Бога, — это новое в книге. В своих реакциях он еще более строптивое (плюс раздраженное) дитя, чем ниневийцы, поэтому Бог и преподает ему урок. В англ. библии так и озаглавлен раздел: "God´s Lesson to Jonah".

 

О медленном чтении

20 марта 2001 года
Я не любитель медленного чтения, оно хорошо только, когда читает второй голос, не ты, а другой, тогда бывает интересно, если обаятельно или талантливо. Часто любители такого чтения видят смысл во всем. Умение видеть смысл там, где он есть, и понимать и принимать как необходимое место, где его нет в самых великих произведениях, дело внутренней организации и меры вещей. Люди, которые видят смысл во всем — глупцы, это и есть глупость, как бы не был изворотлив ум. <…> T.e. надо знать, что есть места, где смысла просто нет, это важно для интерпретации. На месте отсутствия смысла может быть чудо — это один из моих допусков.

 

О Набокове и достоверности кино

21 апреля 2001 года 
Набоков яростно дрался за 19 век, ничего не понимал в любом новшестве, возникшем после его рождения, — смешной писатель, но честный. Если я могу советовать, то, скорее всего книгу, о которой я часто говорил, наверное, и которая больше справочник для меня, чем сторона видения, а именно: "The Culture of the Copy" by Hillel Scwartz, Zone Books, о копиях, клонах, куклах (скорее всего, вне образов подсознания.)
Кино совсем не закончилось на Эйзенштейне. <…> Есть сфера, которую не хочу редуцировать до "реализма", и называется — "достоверность", гармонизация континуума формообразующих точек (Блок считал, что есть несколько точек, натягивающих ткань текста). Достоверность напрочь исключает эскалацию ценностей за счет приемов, это важно. Обратная связь — для достоверности является одним из выражаемых пределов.

 

«Рафаэль — Хлестаков совершенный»

26 ноября 2002 года
На днях прилетели из Рима. Барокко хорошо в музыке и поэзии, но в пластике... Куча-мала и все в обмороке реализма. Рафаэль — Хлестаков совершенный. Но всё что до Ренессанса, до скульптуры, что в мозаике — прекрасно. В ночном Риме ездят в трамваях полубоги: видел Морфея в 2 центнера, лысого, курносого, храпел громче автобуса. Мне понравилась колонна, свисающая из невидимого центра и не касающаяся земли — в одном из двориков. Посередине висящая колонна прерывалась круглой струёй воды, которая как бы никуда не проливалась. Мне сказали, что всякое вульгарное и современное мне по душе, а не подлинное, старое. А в Риме нет старого и нового в конфликтном положении.
В Нью-Йорке я себя чувствовал на месте. Выступал в Сохо, бродил по книжным магазинам, где не было ни одной книги, на которой можно было бы заработать доллар: привёз чемодан таких книг. В частности, "Аркады" Беньямина, новый сборник Палмера "The Promises of Glass". [На чтении своем] я познакомился с Чарльзом Бернштейном, основателем Language School.

 

О правительстве Земного Шара

13 марта 2003 года
Хорошо бы разоружить Америку, а то жаль её замечательную интеллигенцию. Вот же впрямь опасное государство. Четверть миллиона полчищ в Междуречье. Побратимов-князей созывает на брань. Почему другие страны не должны идти своими путями, неизвестно.
А вот бы заставить американцев целый день слушать арабскую музыку изо всех звуковых точек, они бы убедились, что они не жили и не будут жить по логике багдадского мироощущения. Но мы-то знаем, что надо отобрать нефть, этот мираж благоденствия. Война будет потому, что мир дошёл до тупика, как всем кажется. Вернее тем, кто не верит в творчество, как в чистую прибавку. Жаль мне в этой ситуации прежде всего таких, как Кома Иванов, почти уверовавшего в то, что в нашем веке все сойдутся на правильном правительстве Земного Шара и восторжествует окороченный наукой Хлебников. Каков бы ни был капитализм, турбо или механический, там всё равно зооэкономист Маркс. Дикая фигура была, правда?
В ожидании конца света я получаю из Америки дикие письма ужаса и почти проклятия Бушу и администрации. Вот, Леонард Шварц пишет: "Good news is rare these days. Rumsfeld and his friends are all psychopaths and warmongers, and they have the mindless Bush in their sway." Он ищет грант, чтобы на год поехать в Берлин, выйти из под давления: "... The atmosphere in Bush America is so oppressive, so a year in Berlin would be fantastic."

 

Бой с клоунами

22 сентября 2003 года
Я люблю цирк. Вчера мы ездили в город Эссен в цирк-варьете по приглашению двух мировых звёзд Криса Кремо и его жены Лены Ларкиной. Последняя — русская, подруга Кати, она всю жизнь выступает с хулахупами, крутит 45 штук одновременно, преображаясь, как складной швейцарский нож, когда открывают все его отделения — полтора десятка осей, на которых пульсируют эллипсы. Воображение входит в штопор в буквальном смысле.
Крис Кремо швейцарский американец. Сказал, что жонглированию теперь учат в швейцарских школах, как раньше фехтованию, только резоны иные: сосредоточение и медитация. Учить жонглированию можно с возраста, когда ребёнок начинает терпеливо воспринимать бесcчётные поражения, ведь предметы постоянно падают и не слушаются, и многие дети воспринимают это болезненно. Но жонглирование учит технике баланса и погружения, это борьба с гравитацией, ощущение пространственности воздуха. В восьмидесятых Крис попал в Книгу Гиннеса из-за какого-то своего номера с сигарными коробками. По выражению одного спонтанного остряка, он поймал больше предметов, чем подбросил.
Бой с клоунами. С нами был наш друг Миша Зелен, художник из Львова, который решил отснять на видеокамеру часть спектакля. Он снимал со своего места за нашим столиком, вечер шёл себе и шёл, а в конце около нас вынырнула злобная скуластая тётка из администрации и попросила бедного оператора зайти за кулисы. Я отправился вместе с ним. Оператор свободно говорит по-немецки, я по-английски, и мы начали доказывать, что снимали только эпизоды с нашими знакомыми артистами. Любопытно, что нас обступили клоуны, один из которых, кстати, и заметил в зале красную точку на видеокамере и поднял тревогу. Клоуны спокойно говорят на двух языках. Самым речистым и агрессивным оказался верзила в ореховом клетчатом пальто и разногабаритных башмаках, а самым затаённо яростным — толстяк чревовещатель. Этот лысый коротышка из тех, кого добивают и унижают в криминальных фильмах, кто валяется под роялем в кровоподтёках, и кого надо казнить как растлителя-педофила, но его убивают просто так, для профилактики и развлечения, говорит пузом, но, конечно, не в ситуации нападения на человека с кинокамерой. Нигде, собственно, не было написано, что нельзя чего-то снимать. И вот группа шипящих, рычащих, исходящих бешенством клоунов потянула свои лапы к видеокамере, чтобы стереть все куски, где можно обнаружить их след на сцене. Только силовой гимнаст, тихий умница, стоял равнодушно в отдалении. Он полспектакля продержал на голове другого акробата, так что про его голову нельзя сказать, что "туда не ступала нога человека".
Я видел вчера несколько фильмов Карла Земана. В Москве пару раз по тиви показывали его старый фильм "Тайна острова Бэккап", по Жулю Верну. До всякой компьютерной анимации этот пражский еврей делал наполовину рисованные игровые фильмы до 68-го года. В Праге доступны и другие земановские эксперименты этого рода. Вообще-то фильмы из категории "детских". К тому же у Земана есть пунктик на технике времён индустриальной революции, — всякие там многочленистые подводные лодки и семикрылые аэропланы и дирижабли.

 

О «Другом»

6 ноября 2003 года
«Другой» — одно из самых сложных стихотворений, которое я написал-таки. Каким-то образом оно связано с Сомнамбулой, выброшенным, словно из космоса (по сценарию — из машины, вывозившей его из морга, куда он был доставлен по ошибке) в зону за МКАД. Герой движется к центру в районе Битцы-Ясенево. Там сразу за окружной сохранились старые развалины, где до сих пор на некоторых стенах есть надписи по-немецки, показывающие уязвимые места попаданий снарядов при обстрелах. Там, в мире мертвых Сомнамбула проходит инициацию, становится «блуждающим щупом». Со временем эти «рабочие» объяснения отпали.

 

О летящих каменюгах

20 ноября 2003 года
Звёзды, чёрные дыры и горизонт событий, откуда ничего не исчезает, а сохраняется на оболочке чёрной дыры в виде информативного слоя <…> — [похоже,] это и есть [посмертная] реальность. Тело человека умирает, от него остаётся информационный слой в виде книг или воспоминаний. Это, конечно, достаточно хмуро. Но сказано «полюби ближнего», а вот не сказано «полюби дальнего», к которым и относятся набравшие скорость [к черной дыре] каменюги, чьё содержание — чистое преодоление пугающих разум расстояний (mind-boggling).

 

Из Смоленска в подзорную трубу на русский воздушный шар

18 января 2004 года
Туристов было ноль, "одни французы", как говорил Остап. И погода тёплая, самый раз посещать бывшие аркады (пассажи) и второсортные музеи (Gustave Moreau). Так я начал прогулку с реальной квартиры-студии, а не с парадных видов. Мы нашли русскую церковь Александра Невского, было хорошо. Зашли в Центр Помпиду. Эта прачечная (внешне) всё больше подходит к текстильному дизайну, которым забиты её помещения. Так мало оказалось в прошлом веке, и сами картинки какие-то выцветшие, — двузхвёздочная гостиница в конце сезона. Зато много прекрасных детей с преподавателями и японских студентов с альбомами, перерисовывающими прямые линии (это им особенно сложно даётся). Я в этом музее не первый раз, и самым интересным мне кажется гигантская прозрачная библиотека. А картины — только теории или пробы видения, но очень редуцированного, убогого. Всё равно интересно это выцветание, выветривание содержаний, теорий, резонов. В этом здании всегда будет какой-то туристический народ, — уж больно хороши skylines Парижа через его стеклянные стены. Видовые площадки не пустеют. А ещё просто парижский столичный дух, которого как-то нет в Германии (или он глубоко спрятан), и которого я здесь и не ищу (даже наоборот).
Устали бешено, Кате ещё трудно даются лестницы в подземных переходах метро. Ведь так, как и в Нью-Йорке, почти нет эскалаторов.
Ели устриц, каменных, как след Армстронга на Луне.
Вот что произошло в визуальном искусстве в последние 30 лет. Абстрактная картина постепенно стала дизайнерским объектом. Как только обозначились эти качества орнамента в трехмерности, объекты начали соединяться, образуя инсталляции, которые в свою очередь, породили эпоху. Но инсталляция, в открытом или закрытом помещении в своей экстреме превращается в произведение сценографии, которое подразумевает определённую логику действий, в записи называемую литературным сюжетом. Так мы приходим к нарративу, находим его в видео, где само движение на экране требует конфликта. Всё это очень ясно было видно в залах Бобура (Центра Помпиду).
Шлю тебе уже третье стихотворение из "Дирижаблей". Два других из этой работы — "Расписание" и "Бумажный змей". На этот раз я закончил одну из партий героя (не главного, т.к. главный — Лорд Создатель-ветеран, инженер, старик, он ещё на реанимационном столе). Этот текст идёт перед "Расписанием" и пока что не связан с ним явно. Только тем, впрочем, связан, что "Отбытие. Лотерея" — голос партнёра. У меня есть ещё несколько недописанных частей, но они как-то станут на место, не сейчас. Эмоциональный пик ещё не написан, всё это только подступы. В тексте есть несколько реалий: Наполеон пытался из Смоленска в подзорную трубу увидеть русский воздушный шар. Это мне рассказал Кутик со слов Вяземского, чей мемуар он тщательно изучал в академических целях. Конечно, есть лермонтовский "Воздушный корабль". Ну, кое-что ещё.

 

О великом населении

1 ноября 2006 года
Сейчас неплохое время для репутаций, и рынок здесь ни при чём. Александр Гольдштейн <…> совершенно точно стал кумиром пишущих, а у него, в общем-то был радикальный подход к цене слова. Может быть, мне ближе язык аксёновского "Ожога" (сложная структура), но понятно, что есть люди, не уступающие, не "проигрывающие культуру", — они находятся на виду и им воздаётся. Написать Поттера не просто, поэтому у меня нет снисходительности к рыночно успешным книгам, но именно эта сложность говорит о предназначенности автора для определённого дела, а это значит, что если тебе на роду написано открыть новый художественный язык, а не рекомбинировать известное, то ты и будешь идти по расписанию, а недоверие к самому себе только нагромоздит препятствия.
<…> В России много чего не реализовано, вакансий и свободных полей хоть отбавляй. Никогда не было ни Эко, ни Юнгера, ни Гомбровича (так, это к слову). В том-то и дело, что мир, бегающий вокруг премиально-рыночной воронки, не то чтобы лишён совсем интересных книг, но стилево он однообразен, заужен, и, если нагрубить, то — убог. <…> Я не знаю, какую форму может принять искомая замкнутость, но ясно, что это не должен быть эскапизм и лимитизация. А скорее — возможность переключений на новые города, виды и библиотеки. Хотя бы на смежные области, доступные ещё в Москве (Барни, например).
<…> Но посмотри какая Москва крохотная! На экономической карте она занимает место государства-карлика, но так же и на культурной. В то время как есть много литератур, они стремятся к одной. Никогда не обращаются к поэзии XX века, кроме двух-трех имён (часто ли ты встретишь апелляции к Хлебникову, Сельвинскому, Луговскому, но и Ахмадулиной, или — вдруг — Брюсову или именам второго ряда?). Конечно, кто-то спорадически всплывает, по закону больших чисел, ведь население-то великое. Там хорошо барствовать, ходить по тёплому дому, когда за окнами метель, быть в числе съезжающихся под зимними лимонными фонарями к подъезду какого-нибудь клуба, где пахнет коньяком, зияют глаза и можно «сразу увидеть всех». Я это знаю и сам люблю. Но это только одна сторона жизни, а есть вот своё хозяйство, свои герои, надо, может быть, заботиться о повышении численности населения (о количестве героев и их разнообразии) в собственной вотчине. А может, эти герои не все люди, а идеи и документы?

 

«Ужас в том, что в России Бунин-Чехов кажутся
нормальнее, чем языки будетлян»

13 декабря 2006 года
Ты знаешь, я хорошо всегда относился к поиску образцов. Человек культуры и живет в соотношении с этими зеркалами-образцами (назови их мирами, голосами, моделями, подходами, approaches и т.д.).
Почему надо смотреть назад? У Чехова можно научиться так же, как и у холмов в степи, окружающей Хортицу (классное место, а Харьков лежит уже в зоне лесов, это принципиально другая природа, чем сечевой ландшафт, кстати).
Проза лежит впереди. В XX веке в России очень мало прозы.
<…> Нужны Кутзее, Элинек, Пинчон, десятки имён в американской литературе (плюс не только официальной, известной, а находящейся на втором плане!) — вот тогда станет интересно. А в русской нечего делать вот уже много лет. Там административно-феодальный дух. Ну, то и сё есть, но почему, например, не Лоуренс Даррелл (в ОРИГИНАЛАХ, и не то, что переводилось на русский)? Надо отречься от ЭПИТЕТОВ (один на страницу!) и учиться голому мышлению. Тогда можно покинуть вязкую орбиту русской провинциальной прозы и её одинаковых героев. <…> Так мне кажется. А если пересчитывать на старую русскую шкалу, надо смотреть, как развивались Жуковский и Пушкин, а не какой-нибудь Шишков или Некрасов.
Не принимай мои филиппики по поводу русской прозы всерьёз. Однако.
Матфей танцует, держась за перила кровати и повсюду, где можно, принимает вертикальное положение и стучит от радости, когда выпрямится.
<…>
Я хотел сказать, что всё дело в мышлении. [Чехов-Бунин] люди доэнштейновские. Ужас в том, что в России они кажутся нормальнее, чем языки будетлян. Это особенность России. Но всё же надо искать язык, корреспондирующий с творческими силами на глобусе, а не с потребительскими ритуалами, сколь бы ни изощрены и аттрактивны они ни казались в Москве. Я зашёл сегодня в книжный (стал снова прогуливаться по городу, здоровье налаживается) и открыл вновь поступивший очередной сборник статей по культуре. Десятки названий. И во всех этих названиях заключены отношения между чем-то и чем-то и, может быть, кем-то, мне неизвестным пока. Как хочется тотчас читать, хотя только пара материалов будет стоящих. Но контекст иной, чем в России — это важно: на что реагируют люди, кроме цен на нефть, переселения народов и карнавал. Подожду несколько месяцев, пока появится в библиотеке. Но знаю, что эстетика Чехова-Бунина никакого отношения не имеет к тому, о чем рассуждают и что видят люди. Правда, я понимаю, что самые гениальные персоны авангарда никогда не работали "через голову" предшественников, — это удел второстепенных, "сознательных революционеров". Видишь, сложности на каждом шагу.

 

Когда летишь

9 июля 2008 года
<…> Когда летишь в безоблачный день из Кёльна на Москву, видно чётко, где заканчивается Германия и начинаются ляхетские нарезки маленьких земель, а потом, к востоку Польши раскидываются леса, прорезанные нитками путепроводов, города попадаются всё меньше по площади и реже и, наконец, при пересечении бывшей границы СССР поселения почти исчезают, а заползает лес, опять-таки путепроводы, земля кажется неосвоенной и необитаемой и так до Москвы почти: населения мало.
<…> Матеус, глядя на слоёный маковый рулет-пирог, пока ещё не думает ни о Риме ни о Фрейде, однако выдал: это полосатый пирог — барсук. Слоёный барсук.

 

ДИРЖАБЛИ (Movie Stills)

28 июля 2008 года

Действующие лица
Тайкун Т.
Его зять Л.
Дочь Тайкуна Д.
Провайдер П.
Ручной филин Бубо-бубо.

Завязка
Начать с того, что тайкун всю Первую Мировую служил
в дивизии цеппелинов, а в конце ХХ века
он владелец их производства, и видит их в виде пружин,
толкающих воздух вспять от скорости звука.
Новые технологии, небесный покой! Д. выходит за пилота Л.
"Пока тебя наряжали, везли тебя в лимузине,
могучие дирижабли сгустились, как дым в низине".
Лошадки гранёные важничали. И невеста — мел.
Звенел корабль, когда стучали ложечкой по обшивке,
как саксонское блюдо на ребре и
Л. представлял, что он не по ошибке
на этой свадьбе. Он — оператор дирижабля на солнечной батарее.

Ситуация
Дирижабли, вы — небо в небе. Поэтому там вдвойне
ощутимо присутствие ангелов. С первого же захода
Л. вмешивается в сетевую лотерею, от страны к стране
меняя горизонты и подбирая цифры к лотерейным кодам.
Пилот с ключами и шифрами улетает без отклика. Не надейся
что он вернётся на поле, откуда сорвался в полёт.
И даже на землях из The Dictionaty of Imaginary Places
срабатывает та же лотерея и перечисляются суммы на его счёт.
Бубо-бубо, домашний филин, шаркая перьями по мембранам,
смотрит в оба, где потемнее и атакует мышиные племена.
Женщина без украшений и танцев в памяти перебирает
распределение света по телу, а дирижабль освещён — словно всегда у окна.

 

Эллипс

29 июля 2008 года
<…> Интересно, сколько, какой объём подразумеваемой информации способен заглотнуть эллипсис. Об этом я думаю не первый год.
Наверное невыносимость полноты информации удерживает меня от написания сценариев. Эллипсис умещает многомерные объёмы — зависит и от возраста автора, и от стиля и от скорости социальных и лексических перемен, от длины дыхания в конкретном случае. С другой стороны, конечно, не дело оставаться в природном состоянии, если идёт речь об арте, где ты не должен только потакать своему темпераменту, где ты связан законами восприятия (выбранного искусства). [Широкий эллипсис вбирает] в себя трагизм, вбирает смерть. Трансгрессию, по крайней мере. Ею нельзя заигрываться, но её присутствие или эхо даёт всегда новую энергию, новую витальность. Драматизм всегда локален, трагизм — безграничен. Это чувствуется даже если тематически работа не связана с последними вопросами. Такие соображения или, точнее, ощущения у меня. Я сейчас очень лапидарно это записываю, так что звучит императивно, но на самом деле ситуация более мягкая.
Я ещё пишу это — об эллипсисах — потому что послал тебе некий экспериментальный набросок [ДИРЖАБЛИ (Movie Stills)] — либретто, план, где именно за эллипсисами (или внутри них) происходит действие, то самое "кино", когда "воспринимающий орган эволюционирует в сторону органа воспроизводящего". Какие-то из этих actions я разовью — вот, лежат наброски, ждут. А некоторые не разовью никогда, они останутся задатками, тревожащими обещаниями. Задержками. Delays, отсрочками. Я опробовал близкие ходы уже в "Фигурах интуиции", когда меня интересовал послевоенный, поздний сталинизм, правление и коллапс Хрущёва. Эти интересы так и остались за кадром, что, наверное, и хорошо.
Кутик, однажды верно заметил, что то, что в лирическом стихотворении не требует объяснений, в эпическом тексте напрашивается на исчерпывающую представленность, на обязательность присутствия как взаимного целеполагания вещей. Так в эпосе работает "список кораблей", список собачьих имён (у Овидия при травле Актеона-оленя) — иллюзия полноты, избыточности факта. Мне же кажется, что возможен и третий вариант — фрагментирование, ассоциативизм. Мы ведь чувствуем и живём с огромным опытом кино и экранов вообще, которые таки перестроили восприятие. <…>
Шлю тебе ещё одно маленькое стихотворение — оно из потока коротких, не имеющих к основной канве отношения. Записка самому себе. Где-то я здесь гулял ввечеру вдоль Рейна... смотрел на дирижабли: здесь их не мало по разным поводам.

 

Дрёма