Беги моя строчка, мой пёс, - лови! - и возвращайся к ноге
с веткой в сходящихся челюстях, и снова служи дуге, -

улетает посылка глазу на радость, а мышцам твоим на работу,
море беру и метаю - куда? - и море приспосабливается к полёту,

уменьшаясь, как тень от очков в жгучий день, когда их на пробу
приближают к лицу, и твердея, как эта же тень, только чтобы

лечь меж бумагой и шрифтом и волниться во рту языком; наконец,
вспышка! - и расширяется прежнее море, но за срезом страниц.

Буквы, вы - армия, ослепшая вдруг и бредущая краем времён,
мы вас видим вплотную - рис ресниц, и сверху - риски колонн, -

брошена техника, люди, как на кукане, связаны температурой тел,
но очнутся войска, доберись хоть один до двенадцатислойных стен

Идеального Города, и выспись на чистом, и стань - херувим;
новым зреньем обводит нас текст и от лиц наших не отделим.

Все, что я вижу, вилку даёт от хрусталика - в сердце и мозг,
и, скрестившись на кончиках пальцев, ссыпается в лязг

машинописи, вот машинка - амфитеатр, спиной развёрнутый к хору,
лист идет, как лавина бы - вспять! вбок - поправка - и в гору.

Выиграй, мой инструмент, кинь на пальцах - очко! - а под углом
иным - те же буквы летят, словно комья земли, и лепится холм,

чуть станина дрожит, и блестят рычажки в капельках масла,
а над ними - не раскрытые видом гребешки душистые смысла,

сам не лёгок я на подъём, больше сил против лени затрачу,
а в машинку заложены кипы полётов и способ движенья прыгучий!

Правь на юг, с изворотом, чтоб цокнули мы языком над Стокгольмом,
уцепившись за клавишу - Ъ - мы оставим первопрестольный

снег. Я обольщён жарой. Север спокоен, как на ботинке узел, -
тем глубже он занят собой, чем резче ты дёрнешь морозный усик.

Не в благоденствии дело, но чтоб дух прокормить, соберём травы,
на хуторах плодоносных петляя в окрестностях тёплой Полтавы,

вот я, Господи, весь, вот мой пёс, он бежит моей властью
васильками - Велеса внук - и возвращается - св. Власий.