Тот, кто любит тебя, перемены в тебе ненавидит,
но дела государственные - сплошные петли
и выкрутасы; на загородной вилле
аурум клокочет в кубышках; вряд ли,
бродя по жарким спальням, она понимала
наплыв неуверенности и тревоги, -
почему светильник валютный открыл забрало,
и ало озарены на столе "Работница", "Вог", и
предметы колеблются в присущих гнёздах,
перебирая черты свои, словно актинии -
бахрому на протоке; о, слёзы, слёзы
душат, а между висками - гул угнетения;
почему она, словно выдоха углекислый газ, -
ненужная, зелёная, злая?
Кто на пороге? Или новый Марс?
Она пьёт коньяк, оставленный с юбилея...
Она падает в кресло, и тотчас меркнет
её сознание, принимая вид
зрячего пузыря, на который сверху
рысь-певица с ножом летит.
Её мучит ревность и недоверие:
муж и его однокурсница. Их
одних она видит за партой; перья
сцепились в чернильнице, - ну и псих!
Дочь полководца... и вот на стрельбище
они целят в одну мишень,
                                                           ворошиловские стрелки.
Икры жены подрагивают, как те ещё
красные амазонки, нажавшие курки.

Ревность гонится без оглядки
за своей остановкой, детский волчок.
Но где остановка? В беспорядке
разбегается вечность. На чём
ни задержись - начинается заворот
в беспредельность; ревности необходим
в идеале кадавр, вернее - аура,
похищенная у той, кем ты был любим.
Типа колебательной реакции Белоусова
или распространения магнитофонных кассет,
она цитадели проницает, обшаривает русла,
в пустынях на свой налетает след, -
там та же ревность, как радушный наёмник,
что душит подушкой в мёртвый час,
там тундра с вороной и горький ельник
мельтешат по дороге в военную часть,
там двое влюблённых катят в штаб
на резком автомобиле в объятьях круглых
(ревность метит их крестиком), но... ухаб! -
их рефлексы сжались, словно эры в угле.
Ай, вместо крестика - обидная каракуля!
Из ворот собачка летит, кипя, как плевок.
Съехала на бок папаха из каракуля.
Хлопая дверцей, краля выходит, не чуя ног.

Бродит жена по спальням и лопает яблоки,
                                                           Пенелопа.
Сцены ревности в голове её вымирают
                                                           от повторения.
Муж в своё отсутствие стоит у гроба
диктатора, выходящего, теряя управление,
из своей яростной оболочки, что дрожит
                                                           в кристалле,
и сужаются круги незнакомых улиц -
он уходит в небо, от него остались
лишь скелет да сосед, конькобежец и детолюбец.

Диктатор шёл через чащу бронзовых камышей,
кривясь наподобие лопасти -
воздуху прикоснуться страшно. Мильоны шей
кивали ему. И ёкали пропасти.
Он шёл на встречу с собой, другими
овладевая по принципу ревности,
он шёл, коллапсируя, давка дебилов,
и получалось - по принципу реверса;
он застопорился, с точки зрения жертв его,
и ему покорялись всё новые области.
И его ревновали граниты. И мёртвого
разрывали вакханки. И ёкали пропасти.
Это было вполне в его духе: граниты
шли за ним, и он крикнул им что-то в финале.
Но зова не слышали маршалы свиты.
И вёл их всё глубже товарищ фонарик.