В начале этих соображений лежит уверенность в целесообразности мира, в существовании межъязыкового инварианта, к которому стремится текст со сторон разных языков: и оригинал и перевод подбираются к совпадению с общей для них трансцендентной предформой. Я поверил в целесообразность, будучи еще студентом сельхозакадемии. Умберто Эко в «Острове накануне» пишет: «Чтобы выжить, ты должен рассказывать истории» (идея, явно услышанная от другого), именно так я и постараюсь сделать. Вот эпизод из агрожизни.

Была у нас практика в южном хозяйстве в начале осени. Благодать, пчела в маках, молоко, мотоцикл, девки, не думающие о деньгах, стада, а в частности — корова и бык семенной, вдвое выше коровы, и после шланга он был снежного цвета, пока не замарывался. Практиковали мы искусственное осеменение и знали цену этому быку — таких генетически значимых скотин было несколько на всю область, и учитывался каждый грамм их спермы. Бык же проявлял такую радость при освоении коровы, такой ток лупил ему в голову, что проблема была в том, как его удержать при возлюбленной, пока он не вложит в нее все свое будущее до последней капли, а иначе он вырывался и, эмоциональный, выбегал, вращая глазами, в поля, за горизонт, и там пребывал уже в духовном единстве с ритмом природы, в музыке, плевать ему было на нас, зооинженеров, — он своей семенной жидкости не считает и расплескивает от страстности. Никогда не подумаешь так про него, — он стоит в сарае, на свои ресницы смотрит и ведет себе внутренний обмен веществ.

Для коренного решения проблемы существует крохотный сторож. Он заводит корову в станок, состроенный из узловатых пепельных дрынов с продольными трещинами от стояния не первый год под открытым небом, и закрепляет молодицу. Выводят быка с кольцом в носу, мажорного, кипящего, красноглазого, с длиннющим, живущим как бы своей жизнью, членом. Быка отпускают, он немедля атакует и соединяется с коровой. Сторож выпивает водки, плюет на руки, ловит миг, когда быка начинает торопить происхождение видов и забирать, кидается между аплодирующими махинами, попадая в точности между телами, не боясь расплющиться. Он хватает быка за член у основания, словно брошенный ему в ледяную пучину канат и — держит изо всех сил. Бык достигает долгого оргазма, излучается и, брыкаясь, уходит в состояние покоя на лужок, а сторож выпадает... выпадает из чего? — вот вопрос. Маленький человек в стеганке как бы выпадает из полости, образованной кривыми тел животных — впадиной коровьего таза и лекальным животом быка, выпадает из некой отворившейся раковины, из мандорлы. Я хочу сказать, что между быком и коровой образуется полость, вмещающая как раз щуплого сторожа, пространство, убежище, уготованное для его тела, для его миссии, для неслучайной жизни этого сторожа, чтобы сохранить его для нас, коровы, быка и себя самого. Тогда я поверил в целесообразность и намеренность природы, усвоил, что так все и было задумано — одно для другого, что если все устроено так, что рождается сторож со специальным местом для осуществления судьбы, то это и есть провидение. Вернемся к тому месту, где сторож выпадает из полости, обнаруживая одновременно и себя и полость, событие. Сторож: сосредоточенно выпадая из растворившейся раковины, из мандорлы, которая остается уже сама по себе, как чистая форма от разъединившихся быка и коровы, двух сельскохозяйственных высочеств, но ни они, ни сторож уже ни при чем. Само пространство, задуманное и исполненное, трепещет и просеивается передо мной, как если бы это была свежая гипсовая маска, какую снимал с меня швейцарский художник Эрик Буслингер, поставленная на просушку, и я бы глядел на незнакомую изнанку своей запечатленной мины со стороны центра своего мозга, пока маска не выгнулась бы мне навстречу и не стала позитивной выпуклой формой моего живого лица.