Стихи и поэмы. Проза. Переводы. Письма. О поэте. Фото и видео.

Людвиг Заменгоф

Либретто оперы о жизни и смерти языка предполагает хор из 32 человек, по числу букв в русском алфавите, или 29 хористов, если текст будет по-немецки, или 26 — в английском переводе. В хоре могут участвовать дети и карлики — исполнять партии прописных букв, но необходимы вокалисты африканского, восточного и латиноамериканского происхождения. Отдельные партии должны отводиться грамматическим знакам: ария точки, ария запятой, дуэт тире и запятой, дуэт двоеточий и точки с запятой, ария пропущенной буквы и т. д.

Людвиг Заменгоф (1859—1917) был одной из самых впечатляющих фигур на переломе 20-го века. Он искал обобщений для языков и взаимопонимания в личной жизни, кажется, несуществующих людей, что и обратило его лингвистический проект в пыль.

Но миллионы поддались циклически возникающей утопии братства и вызубрили эсперанто.

Людвиг Заменгоф был поэтом, переводил «Быть или не быть», используя кроме инглиш русские и польские переводы знаменитого монолога, ставящего под сомнение веру и целостность мира.

Людвиг Заменгоф сочинял слепорожденные гимны своему проекту, к которому сам относился как к учению. Он разрабатывал проект теософической церкви Галлелитов, в которой службы проходили бы на понятном для всех языке, и, таким образом, собирался решить «еврейский вопрос». Совершенная ересь для иудаиста. Заменгоф фантазировал: «Мы перестанем быть летучими мышами, которые сами не знают, к какому лагерю животных себя причислить, и поэтому презираются и одним классом, и другим. Когда нас спросят, кто мы такие, каждый из нас сумеет ответить ясно и смело, без всякого заикания, краснения, невольной фальши и колебания: “Я происхожу из евреев, принадлежу к такой-то нации и к такой-то религии и мое имя такое-то”» («Галлелизм». Анонимная брошюра Л. Заменгофа, 1901). Им владели сумрачные химерические образы, но чистые помыслы.

Из романо-германских, латинских и славянских словарей он сконструировал всеобщий единый язык — эсперанто: корни, приставки, суффиксы и окончания одного слова могли принадлежать разным языкам. Людвигу Заменгофу был сон. Интернационалисту привиделось, что он находился среди нескольких людей на опушке леса. И тут один из его компаньонов сказал ему, мол, что-то ужасное произойдет, если три красные девушки выйдут из леса. Когда они появились, один из сопровождающих Заменгофа заорал: «Смотрите, три красных девушки вышли из леса!»*примечание внизу страницы. И потрясенный Людвиг уверовал во множественность как таковую.

Людвиг Лазаревич Заменгоф родился в Белостоке, в имперской России, в польско-белорусском местечке. Он получил медицинское образование, разрешенное выкрестам, и стал практиковать в Варшаве. С лица он походил на Зигмунда Фрейда, в нем проступали типичные для изобретателей, виртуозов и домедийных знаменитостей черты одержимости и презрения к рутине. Подробнее не скажешь о такого рода внешностях именно потому, что они были вполне типичны для определенного отряда новаторов и слишком преданы общему промежутку истории.

Заменгоф получил профессию окулиста, и это ярко для сегодняшнего образа лингвистического новатора. Мы видим доктора включенным в визуализацию информации, инструментом будущего: круглый отражатель во лбу. Этим ухогорлоносьим зеркалом Заменгоф умерщвлял, как Горгона, хотя без злого умысла, формы естественных языков. Сам того не желая, он создал язык-суицид, самый мертвый в мире, родившийся с пулей в сердце. Для эсперантистского словаря он использовал индоев-ропейские корни. Подобное можно найти и в словотворчестве русских футуристов или Дада, но Заменгоф, конечно, был глух к модернистской эстетике. Полные примитивной назидательности и однообразной риторики, стихи Людвига Заменгофа напоминают баптистские песенки, иногда имитации псалмов.

Затея создания конвенционального языка была притягательной для Европы, чьи народы сражались за единство, еще не представляя, что это единство в конце концов окажется не территориальным или идеологическим, а специфически информационным. Для мертвого языка находилась вакансия в самой реальности: количество мертвецов прогрессировало в войнах и революциях. Слово, приравненное Маяковским к штыку, было терминатором, вестником уравнения: пришедший с мечом от меча и погибнет. Безжизненная языковая машина Заменгофа была все же слишком арифметична, наивна и неповоротлива, обречена на навязчивое коммивояжерство и вымирание уже во второй попытке доказать свою конкурентоспособность. Трудно не сострадать (и не сопротивляться этому чувству) попытке обращения к чисто человеческому ресурсу для создания утопии, логика которой неоспорима, а жизнеспособность обречена. В действительности, универсальные языки, возникшие после информационного взрыва, — это машинные произведения, откровения и наития математиков. Юрий Лотман в книге «Культура и взрыв» писал: «Передача информации внутри структуры без памяти действительно гарантирует высокую степень идентичности. Если мы представим себе передающего и принимающего с одинаковыми кодами и полностью лишенными памяти, то понимание между ними будет идеальным». Мертвый язык абсолютно подходит для передачи сообщения. Азбука Самуила Морзе успешно унифицировала коммуникацию и вышла из употребления только в конце XX века.

Почти в каждом университетском городе, в Лондоне, в Киеве, в Цюрихе или в Запорожье и Дели, собираются энтузиасты эсперанто, хотя на этом языке не написаны тексты, сформировавшие актуальные идеи, повлиявшие на умозаключения и теории. Однако на эсперанто переведены Толстой, Достоевский, Данте, Ибсен и Сартр. Но там, в пространствах эсперанто, «сброшенные с пароходов современности», они живут, как беспамятные электронные псевдонимы, не авторы. В умозрительных библиотеках Борхеса обыгрывается образ смешения языков и Вавилонской башни. Эсперанто, само собой, представляет вариант вавилонской инициативы. Самый известный образ этой башни — брейгелевский, но у художника есть и другая картина, изображающая связку слепых, ведомых слепым поводырeм. На содержательном плане эти картины иронично гармонизируются в образе самого окулиста Заменгофа, который окривел на один глаз к концу жизни. Тщетность предприятия, направленного в никуда. Правда, само слово «эсперанто» означает «тот, кто надеется».

«Земля свободы, земля будущего, я приветствую тебя!» — обратился к конгрессу эсперантистов доктор Заменгоф в 1910 г. в Вашингтоне. На фотографии 1911 г. господин Заменгоф торжественно плывет в банкетном, пышном, как клумба, ландо — генералиссимус языка, в окружении поклонниц и обожателей, уже готовых к экзальтациям Игоря Северянина и вступлению в постиндустриальную эпоху: кумир съезда эсперантистов.

«Но внезапно сделался шум с неба, как бы от несуществующего сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились; И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать.» (Деян. 2:2—4). Врубель воспроизвел это событие на потолке Кирилловской церкви в Киеве, на Куреневке. Церковь располагается на территории больницы для душевнобольных.

 

* Marjorie Doulton. Zammenhof Creater of Esperanto. London, 1960.вернуться

Оставить комментарий

CAPTCHA
Пройдите, пожалуйста, проверку на «человечность».
Fill in the blank
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
Сейчас на сайте 0 пользователей и 520 гостей.
]]>
]]>
Контакты:
Екатерина Дробязко
Владимир Петрушин