Этот том вызван необходимостью взглянуть на себя из моих трех предыдущих книжек: «Днепровский Август» (1986), «Фигуры интуиции» (1989) и «Cyrillic Light» (1995). Первая книжка была адаптирована скорее редакторскими навыками «молодогвардейцев», чем к тому времени уже дезориентированной цензурой, вторая — переуплотнена несоразмерно полиграфическому решению, а третья была приемышем журнала «Золотой Век» и сама похожа на небольшой журнал, представлявший рубрику моей жизни на известном отрезке. Прокатившееся десятилетие мне захотелось вытянуть и подвесить на единой хорде, равномерно нагруженной вещами приблизительно равного достоинства и внутренней связности.

Короткое предисловие Кирилла Владимировича Ковальджи к «Фигурам интуиции» я до сих пор считаю достаточным для читателя или, точнее, зрителя, могущего вызывать на экране своей лобной кости картины, возбуждающие смыслы. Он открыл мне самостоятельность и обратную связь образа, когда сравнил меня с музыкантом, «который создает для себя новый инструмент и заново учится на нем играть», защищая неуклюжесть моего письма становлением вещи как таковой.

Сам я читаю книги — неважно, с конца или с начала, — предаваясь заданной смутной игре, в этом заключается моя читательская предвзятость, внезапно пришедшее в голову правило, с которым соразмеряешь удивление по ходу чтения. Игра эта может быть подслушана в мнении другого или в азартной самоуверенности, что тебе попалось именно то, что нужно, и подсказка, наводка на ожидаемое приходит извне, из текста. Так творится триалог между тобой, книгой и суждениями о ней. Андрей Левкин предложил использовать два стихотворения — «Жужелка» и «Тренога» — в плане модулей для восприятия всего моего письма: если не «Жужелка», то — «Тренога» на всем протяжении книги; одно стихотворение центростремительное, другое — центробежное, и так галопом по страницам. Делается это не для того, чтобы механизировать тайну — в конце-то концов, никто не ответит внятно, что собой представляют избранные модули, эти замороченные жужелки с приставучими треногами, — а ради того, чтобы занять руки, опредметить время чтения, почувствовать его как действие.

Мне было бы приятно, если бы читатель со мной мог пережить какие-то моменты моего опыта, поискового поведения во время самого написания текста, побывать на «сеансе» в шкуре воображаемого автора. Я часто вспоминаю психотехнику Александра Еременко, как он работает, ловит тему, в охотничьем трансе «приманивает креветку». Однажды он показал мне незаконченный текст, торчащий из-за каретки машинки. Стихотворение было написано «пятнами» — на некоторых четверостишиях висели рифмы, иные строчки были представлены только грамматическими знаками, другие — словосочетаниями или развинченными балясинами частей предложения. «В арматуре этого текста должна появиться креветка, — объяснил Еременко, — я ее сейчас переживаю и хочу воспроизвести. В креветке — в реальной или в названии ее — есть и кривизна каприза, и ветка, и тайна нижних юбок канкана, кадриль, дрыганье и тугая непроницаемость панциря, креветка должна появиться в тексте. Иногда она почти прозрачна, и ее трудно увидеть. Клетки четверостиший — ждут, и она скоро поймается на уготованную вакансию, припорхнет, материализуется креветка и сдвинется каретка, остальное для нее я уже оборудовал... Черт-те что!»

Во многих включенных в книгу стихотворениях я пытался передать ритуалы, в которые мы, так или иначе, втянуты повседневно. Ритуал открывает глаза и закрывает их одновременно с текстом, но эти начала и концы особенным образом уходят в небытие, забываются, лишая причинности весь ход следствий, которые мы и принимаем за самостоятельные события; «полет рассказа» имеет опору в самом себе. М. б., и стоит смотреть на какие-то стихи в книге как на отголоски ритуалов.

Для напутствия или настроя предлагаю Вам, читатель, несколько разрозненных и пронумерованных мыслей Леонардо, к которым я обращался по мере составления «Выбранного». Вот они: «Опиши язык дятла и челюсть крокодила» (397. W. An IV, 167 г.). «Появится такая вещь, что если кто вздумает покрыть ее, будет покрыт ею» (962. С. А. 37 v.). «О языках свиней и телят в колбасах: О, какая грязь, когда видно будет, что одно животное держит язык в заду у другого!» (894. С. А. 370 г.). «Люди, которые ходят по деревьям, идя на ходулях: Так велики будут лужи, что люди будут ходить по деревьям своей страны» (945. С. А. 370 г.). «О церковных службах, похоронах и процессиях, и свечах, я колоколах, и присных: Людям будут оказываться величайшие почести и торжества без их ведома» (964. С. А. 370 г.).