Я тут трудился "к сроку", deadline. Отдал материал — беседа о новой антропологии с Д.А. Приговым… Расшифровка записи 1997 г. Я старался очень точно всё передать, несколько раз переспрашивал близких в моментах трудной различимости голоса — и Катю*, конечно, которая тоже "списывала" часть записи. Даже к вечным "как бы" относился терпимо, чтобы сохранить близость к устной речи (не в жертву ясности). Д.А. говорил ведь всегда довольно гладко, ощущение (обманчивое), что после множества "кухонных" репетиций в разных спальных районах Москвы.Он вообще–то был настроен на семинарское общение — как БЫТ. Кампусная жизнь и обсуждение, не академическая рутина, а такой, знаешь, постоянный art department в творческой деревне, где все всё читают, где есть постоянный приток знаменитостей по разным маргинальным вопросам, где вообще что–то выносящееся в "центр" сразу претендует на власть и подпадает под соответствующее аналитическое разоблачение, под осмеяние "теневых" лидеров. В России, где такая атмосфера труднодоступна или возможна спорадически, ему жилось напряжённей, чем подходило к его здоровью — так мне кажется. Он "сгорел", как упрощённо говорят в народе, от перенапряжении. Жизнь кампусная, семинарская, номадная, с писанием заявок на небольшие гранты, доступность библиотек, тёплый климат, пешие прогулки, беседы со звёздами равной и неравной величины, внимание коллег и поглощённость своей задачей — это органика для Д.А.Однажды он сказал, что мне, по возрасту, можно ещё принять два–три решения о жизнеустройстве, а ему разве что одно, и то сомнительно. "Да, а Вы знаете, сколько мне лет?", — он спросил. Д.А. выглядел сильно моложе своей цифры.

* Жена Парщикова журналистка Екатерина Дробязко.