Кальпиди приветствует мастера Алексея
(ни слова о девках), ты помнишь, в прокольном Свердловске
на хазе у Каси, почти что синхронно косея,
трепались о рифме, о «Деньгах», портвейне и Бродском
(и броско ударил бы – пауза – внутренней рифмой
здесь шустрый школяр. Только мы уже не из таковских).

Ты помнишь, Алеша... Но так начинать не годится...
Я не разучился реветь над строфой Пастернака.
Как там Копенгаген, что пьет, мать ее, заграница?
(Тут «Письмами к римскому другу» пахнуло, однако.)

Сужается жизнь. Постепенно, конечно, не сразу.
Стихи – тараканов шустрей – расползлись по журналам.
Недавно влюбился. Она оказалась заразой.
А я по старинке – довольно посредственным хамом.

Сужается жизнь, я уже догадался о многом,
что жизнь – карантин перед самым смешным карантином,
что Шива заделался (ну, улыбнись!) осьминогом,
поскольку в то время не изобрели пианино,
что жизнь не одна, их примерно, Алеша, четыре:
ну, с первой все ясно, вторая – во сне подвизалась,
а вот на вопрос твой, мол, где остальные,
я мог бы ответить еще одной шуткой о Шиве,
но шуток о смерти в запаснике не оказалось.

Транслируют осень. Дожди точно телепомехи,
и не удается сравнить листопад со стриптизом.
Такую погоду придумали древние греки:
недаром от их мифологии тянет садизмом.

Я нынче в Челябе без книг, и без энциклопедий,
и без словарей, без: любое наименованье
возможно. В кармане ведется добыча гербованой меди,
но, судя по темпам, не выиграть соцсоревнованье.

Я часто ругаю снующую эту страну,
тем временем Волга в Каспийское море впадает.
Касательно рифмы – то на смех всем курам вверну:
ох, родина, к счастью, с державою не совпадает.

Подстроено все. Кто сказал, что достаточно сил
все время стоять под тамтамы на скользком татами,
ведь даже Сизифа (чего уж скрывать!) придавил
в тринадцатой ходке сорвавшийся (пауза) камень.

И вот, посылая вперед баллистический взгляд,
себя прислонив, точно велосипед, к гастроному,
я к счастью готов вот уже лет пятнадцать подряд,
готовый к любви, как погромщик, готовый к погрому.

И вот что еще: к нам приблизился чуждый десант
из прошлого века – вон Пушкин в зеленом берете,
левей – Баратынский, он очередью причесал
нам полпоколенья, засев с автоматом в кювете.

Ох, что же нам делать с их истиной и простотой,
с ленивою мудростью, с чокнутой теткой Татьяной,
они замечают, как ночью звезда со звездой
болтает, а мы уже к вечеру вдребезги пьяны.

Бог с ними, Алеша (и с ними действительно Бог).
А нам остается смеяться, от смеха лысея.
Мир – комната Смеха, вошел я в нее и продрог:
на стенке висит щит любимца Медузы – Персея,
вот это метафора! Кажется, автор дошел...
До встречи, Алеша, обнимемся на посошок.
Кальпиди прощается с мастером Алексеем.