Теория облака начинается с Корреджо, с его росписей куполов, когда он разрывает замкнутое пространство храма в выводит в небо взгляд и героев. Там много и остроумных моментов, потому что художник ради сохранения перспективы...

Рейн отправляется в полицию и на ломаном английском описывает вора. Ему говорят, приходите утром, мы постараемся. А где проводить ночь? На набережной в кругу бомжей, завернувшись в дорогой плащ,
подаренный два дня назад посетившим Роттердамский фестиваль Бродским.

Только литератору и лафа в Москве, а представь, что ты бы занимался
антропологией или астрономией — тогда труба. Если не в языке, приходится валить в забугорье….

А я читал и перечитывал Эрвина Панофски (по-английски, разумеется). Почему такая тяга читать об искусстве? Потому что есть ряд изображений? Всегда есть пластический вид под рукой? Не знаю, но он тоже типа Лотмана.

На меня тратились десятки тысяч (одни томографии и нуклеарные обследования, диагностические операции чего стоят). Медсветила говорят, что всё сделали как надо, что я на прямой выздоровления.

Я в своих медицинских заботах, поэтому помалкиваю. Предстоит скорее всего операция, и это тяжело. Лучше б я сел на свой байк и умчался эдак за сотню км.

Ямпольский пишет, пишет, цитирует, цитирует и вдруг выдаст точно и легко: "Из трансцендентальности идеи были превращены в имманентность и помещены в душу созерцателей, которыми стали художники". Всё! Это и произошло с платоновскими идеями, которые были объективно вне сознания.

И ещё десяток мировых имён... География, когда речь идёт об арте, особенно в традиционно раздробленной, бесстоличной Германии, не так важна. Здесь весь мир съезжается, например, в Кассель.

В организованном пространстве всегда есть тайна, и это знают операторы: тайна поворота. В принципе этого достаточно, чтобы сохранять напряжение.

Эпигоны авангарда отталкивающие. Отечественный поэтический авангард в лице бесконечного Хармса мне тоже остобрыд. Для меня большинство обериутов эпигоны Хлебникова и передразниватели высокого модернизма.