И сколь многое в нас, его знавших, навеяно одной только возможностью что-то с ним обсудить, поделиться, услышать его мнение. Одним невзначай брошенным словом он мог определить вещь точнее, чем сорок тысяч критиков и -ведов.

На наши воспоминания об ушедшем человеке покрывалом ложится ностальгия: мы смотрим сквозь призму какого-то главного нашего ощущения, толчка, связанного с ним.

В 1990 году в аспирантуру моего университета, Стэнфорда, поступил Алексей Парщиков, которому тогда было 36 лет: мне посчастливилось читать ему курс по авангардной поэтике.

У меня плохо с хронологией, всегда было плохо. Все происходит сейчас или не происходило вовсе.

С одной стороны, я совершенно уверен в собственном ощущении ни на минуту не прекращающей себя нашей обоюдной немой речи, а с другой...

Ночь не расписана в настольном календаре по часам
День начинается в нежные семь утра
Эту особенность вежливый стрелочник подчеркивает фломастером
Утро черным сочится в рифленое (вафельное) полотенце и окна — бывшие паруса

Тридцать дней как его нет. Говорят, душа еще здесь, рядом. Кальцием стать после смерти, высохнуть в веточке, - так он писал в юности. А потом, жизнь спустя: Нефть подступает к горлу.

Парщиков мне подарил настоящий абсент,
так и сказал: «настоящий»,
и по дождю барабанил подольский брезент,
с видом на сахар горящий.

Друзья, знавшие Алешин характер поведения, подтвердят: он вдохновенно рассказывал о своих впечатлениях, путешествиях и происшествиях в жизни. Обо всем новом, стоящем того, чтобы подарить эти импрессии. Близкие друзья, уверена, ценили такие подарки.

Я хочу написать о человеке, который жил среди нас, а сейчас в нас, и отличался, может быть, каким–то набором зашкаливаний, что, конечно, в итоге и определяет гения.