Мы жарим двух быков на вертеле. Лариса,
бледнея с каждой рюмкой, кусает воздух, как конфорка.
На винных бочках, начиная снизу,
до самых звёзд сплетается восьмёрка.

Гитара, брошенная рок-звездой в толпу,
разрывается, как глубоководная рыба, выдернутая в небеса.
Опустел карнавал, и разыграны одежды жертв.
А кто не влюбился, тот вооружился, и вот

Рюмку с красным вином я поставил в тень
от моей головы и выключил за спиной бра.
Почернел вавилонский отель.
Шёл пятый век утра.

      У моей бабушки и дедушки по материнской линии состоял верблюд. Точно плюющийся верблюд.
      Верблюдиками также бабушка Фрося называла форму носков, свёрнутых после стирки в единый клубок, когда край одного носка

Дом сиял на холме. Я глядел в пустоту,
словно разница двух величин,
представимых горам, представимых кроту.
В зале - стройная виолончель.

Похожие на кованую бровь,
вы, устрицы, врождённой тьмой мне ближе
художников, что красят лыжи,
заваливаясь набекрень на тающей горе.

В сознании полтавчан битва не теряет актуальности и в наше время. Эпизоды сражения живо обсуждаются в транспорте, в очередях, на парковых скамеечках. В ностальгических стихах

Здесь я отдыхаю после похода десятилетнего завоевательного
на пятачке чернозёма в обилии дательного и зевательного,

в небе складками молний трещат хрустальные флаги,
клубни картошки торчат из земли, словно локти из драки;

Ты, комар, звенел в поэме,
в Петербурге, в Вифлееме,
жалил автора "Аморес",
не жалел свиньи в помоях

Ни золотой саксофон за плечами, ни мотоцикл, ни брыль с полями...
Ты бредешь по стране под названием "У", подобная рентгенограмме.
Саксофоны... моторах... навстречу... размазываясь... панораме.