Как вариант унижает свой вид предыдущий,
эти холмы заслоняют чем ближе, тем гуще
столик в тени, где мое заглядение пьёт
кофе, не зная, какие толпятся попытки
перемахнуть мурашиную бритву открытки -
через сетчатку и - за элеватор и порт.

Раньше, чем выйти из города, я бы хотел
выбрать в округе не хмелем рогатую точку,
но чтобы разом увидеть дворец и костёл,
взлёт на Андреевском спуске, и поодиночке -
всех, чтоб гостиница свежая глазу была,
дух мой на время к себе, как пинцетом, брала.

Шкаф платяной отворяет свои караул-створки,
валятся шмотки, их души в ушке у иголки
давятся - шубы грызутся и душат пиджак,
фауна поз человечьих - другдружкина пища! -
воет буран барахла, я покину жилище,
город тряпичный затягивая, как рюкзак.

Глаз открываю - будильник зарос коноплёй,
в мухе точнейшей удвоен холодный шурупчик,
на полировке в холодном огне переплёт
книги святой, забываю очнуться, мой копчик
весь в ассирийских династиях, как бигуди,
я над собою маячу: встань и ходи!

Я надеваю пиджак с донжуанским подгоном,
золотовекая лень ноготком, не глаголом
сразу отводит мне место в предметном ряду:
крылышком пыли и жгутиком между сосисок,
чем бы еще? - я бы кальцием в веточке высох,
тоже мне, бегство, - слабея пружиной в меду!

Тотчас в районе, чья слава была от садов,
где под горой накопились отстойные тыщи,
переварили преграду две чёрных грязищи -
жижа грунтовая с мутью закисших прудов,
смесь шевельнулась и выбросила пузыри.
Села гора парашютом, вдохнувшим земли.

Грязь подбирает Крупицу, Столбы, Человека,
можно идти, если только подошвами кверху...
Был ли здесь Город великий? - он был, но иссяк.
Дух созидания разве летает над грязью?
Как завещание гоголевское, - с боязни
вспомнить себя под землёй - начинается всяк
перед лавиной, но ты, растворительница
брачных колец и бубнилка своих воплощений,
хочешь - в любом из бегущих (по белому щебню,
к речке, на лодках и вплавь) ты найдёшь близнеца,
чтобы спастись. Ты бежишь по веранде витой.
Ты же актриса, ты можешь быть городом, стой!