Рюмку с красным вином я поставил в тень
от моей головы и выключил за спиной бра.
Почернел вавилонский отель.
Шёл пятый век утра.

Она заблудилась, выскользнув в коридор.
Повсюду её шепоток досадный, - "Чёрт подери..."
Я засыпал, обнимая свой ореол.
Повсюду её хватал пузырчатый лабиринт:

неощутимы его повороты, как в горящей ночи
тьму зажигалок посеять, в Лос-Анджелесе крутясь,
и потом с самолёта пытаться их различить,
чтобы меж топосом и визитками восстановить связь.

В баре пустом плутает она, в подсобках, и шепчет, - "Чёрт..."
Там панически бледен свет кухонных машин,
крутизны завиральной котлов испарённый спорт.
А я поднимался мягко в тишь неясных вершин...

Чем дальше мы друг от друга, тем разъятее речь,
в пустоте коченеющей напряжённо горит
синтаксис опознавательный обручальных встреч -
точка, тире, запятая и вопрос (верёвочкой свит).

А простыня осторожна в бессонницу и груба,
как пляжнику в первую ночь от солнечного хлыста.
Мне снился Летучий Голландец и на палубе его гульба.

Расчесочка бликов чертилась под аркой моста.