Там, где малина и отшиб хозяйства
и тайное растение бурлит,
и выходная арка, этот лобзик,
выпиливала детское всезнайство,
за речкой - цвинтер, дядька шастал с кобзой,
я вспомнил образ твой, наперсник и пиит.

Сосед в уборной всё таращится в очко,
шикарен, но тошнит в дощатой халабуде.
О, как, ковбойствуя с тобой в ночном,
мы слог выпасывали - прочно не забудем.
Слепую тройку ведьм в малине, близкий гул
бомбардировщиков, свернувших на посадку,
соседа, стоящего на карауле памяти вприсядку.

На снимке ты меж мраморных морских коньков
(а те - хвостами вверх),
как между ножек стула венского.
Вмурован сам в себя, и без обиняков
присваиваешь пыль веков. Путейный инженер.
Из своего купе, - бачь хлопця деревенского!

Перед барочной стенкой щёлкнутый в упор,
ты как тот жук в горохах, заарканенных вьюном.
Гипс-альпинист уродуется за твоей спиной.
Ты блещешь, что куда монетный двор!
Твоё лицо - подкова знака Ω.
Быть может, ты глядишь на окорок свиной?

Сосед вскормил хряка. Да, близоруки оба.
Хряк не сдержался и сожрал дитя.
Хряк-середняк не догонял по весу.
Хряка казнили, но проблема гроба...
Хряк через рынки пересёк Одессу
спустя два дня. О, пiвдень, о, смiття!

Прости виньетку прозы. Ведьмы ждут.
Ждёт характерный суд, и обнуление
так правильно заточено, так чисто, -
примерь, и доведёт до белого каления
фиксатор дагерротиписта.

Нет, ты глядишь на касту амазонских рыбок,
они так держат параллелограмм
своих мотивировок на стремнине, - либо
туда повёрнуты, либо сюда, и там -
не сманивая сферу на себя, не искушая транса и дикарства
развилок и провалов заторможенных...
И голыми руками при них ты можешь брать государства,
переснимаясь на таможнях.